Точка зрения, будто верующий более счастлив, чем атеист, столь же абсурдна, как распространенное убеждение, что пьяный счастливее трезвого.
Шоу Бернард

Путеводитель
Новости
Библиотека
Дайджест
Видео
Уголок науки
Пресса
ИСС
Цитаты
Персоналии
Ссылки
Форум
Поддержка сайта
E-mail
RSS RSS

СкепсиС
Номер 2.
Follow etholog on Twitter


Подписка на новости





Rambler's Top100
Rambler's Top100



Разное


Подписывайтесь на нас в соцсетях

fb.com/scientificatheism.org



Оставить отзыв. (1276)


Осипов А.А.
Ценность жизни.


Нет, пожалуй, сейчас такой страны, в которой не осуждали бы самоубийство.
Сурово осуждает самоубийство и христианская церковь. Запрет этот может показаться очень гуманным, он касается самого дорогого — жизни человека. Но за всяким запрещением скрывается его смысл, то, во имя чего оно провозглашается. Ведь часто одни и те же выводы можно делать по совершенно разным мотивам.
Честный человек, скажем, не украдет потому, что честен. Трусливый прохвост и рад бы украсть, но его удерживает страх, как бы не пришлось отвечать. А вор-рецидивист не украдет иной раз потому, что заметит рядом милиционера, или трезво оценит, что обстановка для него неблагоприятная. Все трое не украли — результат один, но разве мы можем сказать, что они одинаково честные люди?
Раскроем «Полный православный богословский энциклопедический словарь» (дореволюционное издание П. П. Сойкина), найдем слово «самоубийство». Вот что там написано: «Преступность этого греха состоит в том, что самоубийца возмущается против творческого и промыслительного порядка, божественного и своего назначения, произвольно сокращает свою жизнь, которая принадлежит не ему только, но и богу...»
Вдумаемся в эту формулировку. Человек не смеет уйти из жизни, так как жизнь его принадлежит богу. По существу, это тот же принцип, который применялся к крепостным дореформенной России. Ты не смеешь уйти, убежать от своего помещика, господина, ибо ты его собственность. Вся разница в том, что хозяин называется не земной, а небесный...
Рассмотрим рассуждения отцов духовных о самоубийстве дальше: «Указывают на мужество, проявляемое самоубийцей в своем действии; не каждый, — говорят, — решится на такой смелый поступок. И на этом основании у язычников самоубийство даже восхвалялось, как героизм. Но, с христианской точки зрения, самоубийца есть не герой, а трус, так как не в состоянии снести тех неприятностей и несчастий (например, потерю любимого человека или имущества, неизлечимой болезни, заслуженного или незаслуженного стыда и т. п.), из-за которых обыкновенно решаются на самоубийство».
В этом отрывке заслуживают внимания два момента: одинаковая оценка всех самоубийств независимо от мотивов каждого из них и типичнейшее для церкви учение о необходимости принимать и нести страдания и несчастья, выпадающие «от господа свыше», учение, базирующееся в конечном счете на догмате полезности, необходимости и спасительности страданий для человека.
Человек, свободный от догматического корсета религиозных предписаний, никогда не будет рассматривать все самоубийства подряд и оценивать их единой мерой. Разве можно сравнить самоубийство зеленого юнца, на чувство которого не ответила приглянувшаяся ему девушка, и самоубийство отчаявшегося безработного, которого дома ждет голодная семья?
Только безразличием религии к человеку, к его земной жизни можно объяснить знак равенства между такими случаями. В религии это выражается даже внешним запретом отпевать и погребать по-христиански самоубийц, хоронить их на «освященных» территориях кладбищ. Ни о каком рассмотрении, почему и отчего человек сделал свой страшный последний шаг, нет и речи — догматизм гуманизма не признает!
Обратимся ко второму моменту: самоубийца виновен перед богом еще и тем, что не умел вытерпеть ниспосланных ему свыше страданий.
Учение о пользе и необходимости страданий базируется на целом ряде текстов «священного писания»: «Ибо то угодно Богу, если кто... переносит скорби, страдая несправедливо... Ибо вы к тому призваны, потому что и Христос пострадал за нас, оставив нам пример, дабы мы шли по следам Его» (I Петр. 2: 19, 21); «Ибо знаем, что вся тварь совокупно стенает и мучится доныне» (Римл. 8:22) и т. д.
Это — прямые призывы к страданию, к восторженной готовности к истязаниям (а где нет таковых — и к самоистязаниям, отсюда монашеское подвижничество, юродство, обетное самоограничение), требование терпеть, как бы преступно или бессмысленно ни было страдание.
Согласно древнехристианским преданиям, в эпоху гонений на христиан бывали случаи, когда власти, захватив одну или несколько христианок, отдавали их солдатам на поругание. Чтобы оградить себя от надругательств, во имя естественной стыдливости, зная о неминуемой смерти, они ускоряли ее наступление — бросались в реку, с домов, со стен тюрем. И что же! Вначале христиане признавали их как мучениц и чтили наряду с другими умученными. А потом заявили — это уход от ниспосылаемых тебе богом страданий. Пусть над тобой, обреченной, глумятся жестокие легионеры. Раз бог попускает эти страдания — надо терпеть, нельзя пытаться уйти от них даже пред лицом неминуемой смерти. Было объявлено, что такие мученицы — это грешники-самоубийцы. Садизм этого положения, если вдуматься в него, потрясает.
Мы знаем, что в годы минувшей войны было немало случаев, когда партизаны, члены подпольных групп сопротивления при угрозе попасть в руки врагов кончали с собой. Одни — не желая попадать в плен, другие — боясь проявить слабость при пытках. Их самоубийство смыкалось с подвигом. А ведь, с точки зрения религии, эти люди являются смертными грешниками, нарушителями «закона божия». Им, во имя спасения души, лучше было бы предать других, ведь это можно отмолить, в этом можно было покаяться, чем умереть, оскорбив бога.
Однако истинные, самые глубокие причины церковного осуждения самоубийства раскрывает следующее высказывание:
«Вообще, самоубийца обнаруживает сильную привязанность к земным благам и земному счастью, коль скоро в несчастье отказывается жить. А еще большее неразумие обнаруживает он, коль скоро во избежание временного бедствия подвергает себя вечному бедствию».
Здесь перед нами в разговор о самоубийстве вступает один из основных догматов христианства, гласящий, что мы на земле только временные странники и пришельцы, все подлинное — смысл жизни, правда бытия, настоящие нетленные ценности — лежит по ту сторону смерти. В одном из номеров «Журнала Московской патриархии» прямо писалось, что «без веры в воскресение Христово зачем нам было бы говорить о жизни, об истине, о добре и радости и счастье, если над всем царствует смерть, которая все уравнивает и которая не знает различия добра и зла».
Итак, если нет иллюзий «будущего века» — ни к чему добро и счастье, долой жизнь, радость и истину. Где уж тут различать, когда подвигом, когда малодушием, когда актом величия, когда актом трусости является самоубийство. Ведь является-то оно тем или другим на земле, в отношении земного и в оценке его с земной точки зрения. А все земное ничтожно.
Таково отношение церкви к самоубийству.
Как люди, считающие жизнь человека великой реальной ценностью в мире, мы всегда были и будем против бессмысленного, беспричинного расставания человека с жизнью.
Жизнь — великое благо и великая обязанность. Растет человек в семье —ячейке человеческого общества. В школе он пьет из кубка, наполненного трудом людей, в тысячелетиях истории сменявших друг друга поколений. Первую любовь свою человек отдает другому и в другом черпает свое счастье. И песня из уст его рвется, чтобы услышали другие. И труд его взаимно вознаграждается трудом окружающих. Это наш путь. И уходить от него человеку в личном, мимолетном, сегодняшнем отчаянии — предательство. Перед самим собой, окружающими людьми, перед жизнью.
Человек нужен жизни. Это понятие, «быть нужным жизни», является величайшим стимулом бытия человека. Только тогда человек по-настоящему живет, а не существует. При этом стремление человека «быть нужным жизни» вызывает, приводит в действие очень важный закон бытия: закон взаимосвязи. Закон, по которому вливающий почерпает, отдающий получает, опустошающийся наполняется. В каком смысле? Поясним это на простых примерах.
Взрослый беседует с ребенком, и если не смотрит на последнего с «высоты» своих лет, знаний и опыта— бесхитростные вопросы ребенка, прямота его суждений заставляют человека иначе отнестись ко многим своим привычным суждениям, задуматься над чем-то и, следовательно, обогатить свое сознание.
Атеист-пропагандист спорит с малоразвитым, отставшим в своем мышлении фанатиком-сектантом. И если он не смотрит на него с сознанием своего умственного превосходства — знакомство с логикой слепой веры, житейскими доводами верующего заставит его сопоставить с ними все, что он до сих пор знал в этой области, отточить логику, отобрать из имеющейся в его распоряжении аргументации наиболее важное.
Так и всегда в жизни. Отдавая себя, человек получает, а сберегая знания только для себя, он беднеет, закисает, как слишком долго не употреблявшийся квас. Открой потом его бутылку — все вылетит с пеной, и останется глоток уксуса на дне.
...Я знавал одного инженера. Жизнь обошлась с ним сурово. В блокаду Ленинграда он, воевавший на другом фронте, добился перевода на Ленинградский. При первой же возможности навестил оставшуюся в городе семью.
Мать его, дочь и сын уже умерли, жена еле дышала. Он выходил ее. Через три месяца ее разорвал на улице снаряд. Вскоре и сам он был тяжело ранен в ногу и вышел надолго из строя.
Казалось бы — во имя чего жить? Все разбито. Все уничтожено. Людей, испытавших такие «переплеты жизни», врачам нередко и лечить трудно. Убиты в человеке желания жить и выстоять.
Но человек, о котором идет рассказ, был из другого теста. На госпитальной койке, выпросив у сестры тетрадь, он часами рисовал планы домов, необходимых для восстановления Ленинграда. Забывая свой разоренный дом, думал о тех, кому жить дальше! Была ли это черствость или равнодушие по отношению к умершим? Нет! Он строил с грустью любящего и потерявшего любимых, мысленно отчитываясь перед ними, думая, что они любили в нем строителя.
Я встретил его в 1961 году. Он шел по Невскому с юношей лет восемнадцати. Когда мы поздоровались, представил: сын. Позже рассказал, что нашел новую семью, встретив вдову летчика с мальчиком. «Сын будет в двух отцов — строителем, как я, но не домов, а самолетов—лучше тех, на которых громил фашистов его родной отец!»
Этому человеку сама мысль о самоубийстве показалась бы дикой и чуждой. Как если бы ему рассказали о птице, склевавшей саму себя или обломившей свои крылья вместо того, чтобы летать, бороться с ветром, петь на заре, строить гнезда весной, учить птенцов полету в мир осенью...
Оставить отзыв. (1276)
111


Создатели сайта не всегда разделяют мнение изложенное в материалах сайта.
"Научный Атеизм" 1998-2013

Дизайн: Гунявый Роман      Программирование и вёрстка: Muxa