Люди попавшие под власть суеверия, способны только переходить от одного заблуждения к другому.
Кондильяк Э.

Путеводитель
Новости
Библиотека
Дайджест
Видео
Уголок науки
Пресса
ИСС
Цитаты
Персоналии
Ссылки
Форум
Поддержка сайта
E-mail
RSS RSS

СкепсиС
Номер 2.
Follow etholog on Twitter


Подписка на новости





Rambler's Top100
Rambler's Top100



Разное


Подписывайтесь на нас в соцсетях

fb.com/scientificatheism.org



Оставить отзыв. (1276)


Осипов А.А.
Ценность жизни.


Нет, пожалуй, сейчас такой страны, в которой не осуждали бы самоубийство.
Сурово осуждает самоубийство и христианская церковь. Запрет этот может показаться очень гуманным, он касается самого дорогого — жизни человека. Но за всяким запрещением скрывается его смысл, то, во имя чего оно провозглашается. Ведь часто одни и те же выводы можно делать по совершенно разным мотивам.
Честный человек, скажем, не украдет потому, что честен. Трусливый прохвост и рад бы украсть, но его удерживает страх, как бы не пришлось отвечать. А вор-рецидивист не украдет иной раз потому, что заметит рядом милиционера, или трезво оценит, что обстановка для него неблагоприятная. Все трое не украли — результат один, но разве мы можем сказать, что они одинаково честные люди?
Раскроем «Полный православный богословский энциклопедический словарь» (дореволюционное издание П. П. Сойкина), найдем слово «самоубийство». Вот что там написано: «Преступность этого греха состоит в том, что самоубийца возмущается против творческого и промыслительного порядка, божественного и своего назначения, произвольно сокращает свою жизнь, которая принадлежит не ему только, но и богу...»
Вдумаемся в эту формулировку. Человек не смеет уйти из жизни, так как жизнь его принадлежит богу. По существу, это тот же принцип, который применялся к крепостным дореформенной России. Ты не смеешь уйти, убежать от своего помещика, господина, ибо ты его собственность. Вся разница в том, что хозяин называется не земной, а небесный...
Рассмотрим рассуждения отцов духовных о самоубийстве дальше: «Указывают на мужество, проявляемое самоубийцей в своем действии; не каждый, — говорят, — решится на такой смелый поступок. И на этом основании у язычников самоубийство даже восхвалялось, как героизм. Но, с христианской точки зрения, самоубийца есть не герой, а трус, так как не в состоянии снести тех неприятностей и несчастий (например, потерю любимого человека или имущества, неизлечимой болезни, заслуженного или незаслуженного стыда и т. п.), из-за которых обыкновенно решаются на самоубийство».
В этом отрывке заслуживают внимания два момента: одинаковая оценка всех самоубийств независимо от мотивов каждого из них и типичнейшее для церкви учение о необходимости принимать и нести страдания и несчастья, выпадающие «от господа свыше», учение, базирующееся в конечном счете на догмате полезности, необходимости и спасительности страданий для человека.
Человек, свободный от догматического корсета религиозных предписаний, никогда не будет рассматривать все самоубийства подряд и оценивать их единой мерой. Разве можно сравнить самоубийство зеленого юнца, на чувство которого не ответила приглянувшаяся ему девушка, и самоубийство отчаявшегося безработного, которого дома ждет голодная семья?
Только безразличием религии к человеку, к его земной жизни можно объяснить знак равенства между такими случаями. В религии это выражается даже внешним запретом отпевать и погребать по-христиански самоубийц, хоронить их на «освященных» территориях кладбищ. Ни о каком рассмотрении, почему и отчего человек сделал свой страшный последний шаг, нет и речи — догматизм гуманизма не признает!
Обратимся ко второму моменту: самоубийца виновен перед богом еще и тем, что не умел вытерпеть ниспосланных ему свыше страданий.
Учение о пользе и необходимости страданий базируется на целом ряде текстов «священного писания»: «Ибо то угодно Богу, если кто... переносит скорби, страдая несправедливо... Ибо вы к тому призваны, потому что и Христос пострадал за нас, оставив нам пример, дабы мы шли по следам Его» (I Петр. 2: 19, 21); «Ибо знаем, что вся тварь совокупно стенает и мучится доныне» (Римл. 8:22) и т. д.
Это — прямые призывы к страданию, к восторженной готовности к истязаниям (а где нет таковых — и к самоистязаниям, отсюда монашеское подвижничество, юродство, обетное самоограничение), требование терпеть, как бы преступно или бессмысленно ни было страдание.
Согласно древнехристианским преданиям, в эпоху гонений на христиан бывали случаи, когда власти, захватив одну или несколько христианок, отдавали их солдатам на поругание. Чтобы оградить себя от надругательств, во имя естественной стыдливости, зная о неминуемой смерти, они ускоряли ее наступление — бросались в реку, с домов, со стен тюрем. И что же! Вначале христиане признавали их как мучениц и чтили наряду с другими умученными. А потом заявили — это уход от ниспосылаемых тебе богом страданий. Пусть над тобой, обреченной, глумятся жестокие легионеры. Раз бог попускает эти страдания — надо терпеть, нельзя пытаться уйти от них даже пред лицом неминуемой смерти. Было объявлено, что такие мученицы — это грешники-самоубийцы. Садизм этого положения, если вдуматься в него, потрясает.
Мы знаем, что в годы минувшей войны было немало случаев, когда партизаны, члены подпольных групп сопротивления при угрозе попасть в руки врагов кончали с собой. Одни — не желая попадать в плен, другие — боясь проявить слабость при пытках. Их самоубийство смыкалось с подвигом. А ведь, с точки зрения религии, эти люди являются смертными грешниками, нарушителями «закона божия». Им, во имя спасения души, лучше было бы предать других, ведь это можно отмолить, в этом можно было покаяться, чем умереть, оскорбив бога.
Однако истинные, самые глубокие причины церковного осуждения самоубийства раскрывает следующее высказывание:
«Вообще, самоубийца обнаруживает сильную привязанность к земным благам и земному счастью, коль скоро в несчастье отказывается жить. А еще большее неразумие обнаруживает он, коль скоро во избежание временного бедствия подвергает себя вечному бедствию».
Здесь перед нами в разговор о самоубийстве вступает один из основных догматов христианства, гласящий, что мы на земле только временные странники и пришельцы, все подлинное — смысл жизни, правда бытия, настоящие нетленные ценности — лежит по ту сторону смерти. В одном из номеров «Журнала Московской патриархии» прямо писалось, что «без веры в воскресение Христово зачем нам было бы говорить о жизни, об истине, о добре и радости и счастье, если над всем царствует смерть, которая все уравнивает и которая не знает различия добра и зла».
Итак, если нет иллюзий «будущего века» — ни к чему добро и счастье, долой жизнь, радость и истину. Где уж тут различать, когда подвигом, когда малодушием, когда актом величия, когда актом трусости является самоубийство. Ведь является-то оно тем или другим на земле, в отношении земного и в оценке его с земной точки зрения. А все земное ничтожно.
Таково отношение церкви к самоубийству.
Как люди, считающие жизнь человека великой реальной ценностью в мире, мы всегда были и будем против бессмысленного, беспричинного расставания человека с жизнью.
Жизнь — великое благо и великая обязанность. Растет человек в семье —ячейке человеческого общества. В школе он пьет из кубка, наполненного трудом людей, в тысячелетиях истории сменявших друг друга поколений. Первую любовь свою человек отдает другому и в другом черпает свое счастье. И песня из уст его рвется, чтобы услышали другие. И труд его взаимно вознаграждается трудом окружающих. Это наш путь. И уходить от него человеку в личном, мимолетном, сегодняшнем отчаянии — предательство. Перед самим собой, окружающими людьми, перед жизнью.
Человек нужен жизни. Это понятие, «быть нужным жизни», является величайшим стимулом бытия человека. Только тогда человек по-настоящему живет, а не существует. При этом стремление человека «быть нужным жизни» вызывает, приводит в действие очень важный закон бытия: закон взаимосвязи. Закон, по которому вливающий почерпает, отдающий получает, опустошающийся наполняется. В каком смысле? Поясним это на простых примерах.
Взрослый беседует с ребенком, и если не смотрит на последнего с «высоты» своих лет, знаний и опыта— бесхитростные вопросы ребенка, прямота его суждений заставляют человека иначе отнестись ко многим своим привычным суждениям, задуматься над чем-то и, следовательно, обогатить свое сознание.
Атеист-пропагандист спорит с малоразвитым, отставшим в своем мышлении фанатиком-сектантом. И если он не смотрит на него с сознанием своего умственного превосходства — знакомство с логикой слепой веры, житейскими доводами верующего заставит его сопоставить с ними все, что он до сих пор знал в этой области, отточить логику, отобрать из имеющейся в его распоряжении аргументации наиболее важное.
Так и всегда в жизни. Отдавая себя, человек получает, а сберегая знания только для себя, он беднеет, закисает, как слишком долго не употреблявшийся квас. Открой потом его бутылку — все вылетит с пеной, и останется глоток уксуса на дне.
...Я знавал одного инженера. Жизнь обошлась с ним сурово. В блокаду Ленинграда он, воевавший на другом фронте, добился перевода на Ленинградский. При первой же возможности навестил оставшуюся в городе семью.
Мать его, дочь и сын уже умерли, жена еле дышала. Он выходил ее. Через три месяца ее разорвал на улице снаряд. Вскоре и сам он был тяжело ранен в ногу и вышел надолго из строя.
Казалось бы — во имя чего жить? Все разбито. Все уничтожено. Людей, испытавших такие «переплеты жизни», врачам нередко и лечить трудно. Убиты в человеке желания жить и выстоять.
Но человек, о котором идет рассказ, был из другого теста. На госпитальной койке, выпросив у сестры тетрадь, он часами рисовал планы домов, необходимых для восстановления Ленинграда. Забывая свой разоренный дом, думал о тех, кому жить дальше! Была ли это черствость или равнодушие по отношению к умершим? Нет! Он строил с грустью любящего и потерявшего любимых, мысленно отчитываясь перед ними, думая, что они любили в нем строителя.
Я встретил его в 1961 году. Он шел по Невскому с юношей лет восемнадцати. Когда мы поздоровались, представил: сын. Позже рассказал, что нашел новую семью, встретив вдову летчика с мальчиком. «Сын будет в двух отцов — строителем, как я, но не домов, а самолетов—лучше тех, на которых громил фашистов его родной отец!»
Этому человеку сама мысль о самоубийстве показалась бы дикой и чуждой. Как если бы ему рассказали о птице, склевавшей саму себя или обломившей свои крылья вместо того, чтобы летать, бороться с ветром, петь на заре, строить гнезда весной, учить птенцов полету в мир осенью...
Оставить отзыв. (1276)
111


Создатели сайта не всегда разделяют мнение изложенное в материалах сайта.
"Научный Атеизм" 1998-2013

Дизайн: Гунявый Роман      Программирование и вёрстка: Muxa